Раздолбаи космоса, или Гений кувалды - Страница 49

– Так… – проговорил наконец Василий, останавливаясь. – Выступ-то мы, конечно, сколем… А дальше?

Он обошел глыбу еще раз и, поколебавшись, скомандовал:

– Кувалдометр!

Телескоп пронзительно перевел, хотя никакого перевода не требовалось – слово было знакомо каждому. Возбужденно чирикая и немилосердно мешая друг другу, лупоглазые помощники подтащили тот штырь, что покороче да поувесистей, и, подчиняясь властному мановению руки Василия, отбежали на безопасное расстояние, стали полукольцом.

– Никого с той стороны не осталось? – строго осведомился Василий. – Па-берегись!

Он откачнулся и, хакнув, как при рубке дров, ударил снизу. Глыба треснула – ровно выстрелила, и выступ, распавшись надвое, тяжко упал на покрытие. Лупоглазые кинулись на обломки и поволокли их в сторону. У кого-то в шестипалой лапке оказался осколок помельче, которым он немедленно начал молотить по одному из кусков. Ничего хорошего, правда, из этого не вышло – после второго удара хрупкое рубило рассыпалось в мелкую крошку.

Василий стоял перед выпуклым сколом и озадаченно чесал в затылке. Ясно было, что в эту точку бить можно до вечера – толку не будет. Цвет скола был белесоватый без никаких тебе радужных переливов (первый признак того, что чуть глубже располагается так называемая напряженка). Василий покружил около глыбы, трогая и обстукивая выступы, но так и не понял, где же она, зараза, может прятаться. Звук везде был глухой, поверхность – матовая, белесая.

Ну что ж! Если не знаешь, откуда начинать, долби сверху. Первое правило, когда имеешь дело с такими вот громадами… Василий прислонил кувалдометр к глыбе и полез наверх. Наверху тоже ничего глаз не радовало – череп и череп.

– Ломограф!

Приняв длинный заостренный штырь, Василий примерился и ударил. Похожий на матовое стекло материал кололся чуть лучше бетона.

«А, ладно! – решил Василий. – Не раскусим – так продолбим! В армии стены вон вручную сносили – и то ничего…»

Хакая, он вгонял лом в неподатливый утес, в фартук били осколки. Притихшие лупоглазы сидели внизу на корточках и встревоженно следили за единоборством Василия с глыбой.

«Конечно! – стискивая зубы, думал он – Любой из вас так: не поддается – значит и черт с ней… Дедок говорит – одичали… Конечно, одичаешь, если упорства нету… А мы вот не так! Мы по-другому! Не поддается – а мы все равно долбим! И будем долбить, пока не поддастся!»

Из-за скругленного угла бледно-золотистой опоры, высматривая, видать, глыбу полегче, вышел розовый седенький дедок Сократыч. Остановился и, чуть запрокинув голову, с восхищением стал наблюдать за титаном в фартуке.

– Доброе утро, Василий, – вежливо проговорил он. – Знаете, я, конечно, не скульптор, но будь я скульптором, то лучшей бы модели не пожелал. Вам в Петергофе место, право слово.

Василий ударил еще раз и остановился передохнуть,

– Здорово, Сократыч, – сказал он. – Там у меня возле дома два камушка – как раз для тебя. Тюбика по два, по три, не труднее. Только ты, слышь, не тяни, а то лодыри наши проснутся – ты ж их знаешь: что полегче – себе, а другие – хоть задавись…

Сократыч растроганно округлил голубенькие глазки.

– Спасибо, Василий, – сказал он. – Тогда я прямо сейчас и пойду, вы уж извините… Хотел бы составить компанию, но, как говорится…

– Так а зачем идти? – не понял Василий. – Скоком до «конуры», а оттуда уже куда угодно…

– Нет, знаете, я лучше так… – с вежливой улыбкой отвечал старичок. – Незачем ноги баловать. А то ведь не ровен час вовсе атрофируются…

Дедок ушел, и Василий продолжил долбеж, потихоньку уже сатанея. Стекловидная масса кололась с трудом, цвет по-прежнему имела матово-молочный, признаков напряженной зоны не было и в помине. День тем временем терял жемчужные тона, сирень выцвела, приобрела обычный серо-голубой оттенок.

– Привет, Вась, – раздалось совсем рядом.

Василий снова сделал остановку и посмотрел. Это был Ромка – с разочарованно отвешенной губой и приподнятыми бровями. Как всегда.

– Трудишься? – спросил он.

– Как видишь, – сердито отвечал Василий. – А ты чего же?

– А! – Ромка вяло махнул рукой. – Все на свете не раздолбаешь…

Василий оперся на лом.

– Не пойму я тебя, – сказал он со всей прямотой. – Такой тебе Бог талант дал! Камушки, можно сказать, насквозь видишь! Да будь у меня хоть половина твоего таланта, я бы… – И в избытке чувств

Василий глубоко и отвесно вонзил лом в выщербленную вершину.

Склонив голову набок, Ромка без интереса разглядывал глыбу.

– А чего сверху бьешь? – спросил он наконец.

– А откуда бить?

– Вон туда тюкни, – посоветовал Ромка, указывая на неприметную вмятину в боку ущербного молочно-белого утеса.

Василий наклонился, посмотрел – и чуть не плюнул. Ну конечно! Она самая и есть. Напряженка. Он-то, как всегда, бугорки высматривал – напряженка обычно бугорками выпирает… А тут как раз вдавлина…

– Ладно, – буркнул он почти враждебно. – Каждый долбит, как ему сподручней. Ты – сбоку, а я вот – сверху…

– Как знаешь, – изронил Ромка и присел у стены на корточки.

Вот такого поворота Василий, честно говоря, не ожидал. Он-то думал, что Ромка пожмет плечами и пойдет своей дорогой, а он, Василий, дождавшись, пока тот скроется из виду, слезет с камушка и без свидетелей воспользуется мудрым советом. Теперь же оставалось одно – долбить дальше.

Василий стиснул зубы и вырвал глубоко вонзенный лом. С неприязнью покосившись на зловредного Ромку, размел ногой осколки – и сам себе не поверил. Под босой подошвой ласково круглилась заветная выпуклость. Напряженка. Вылезла, родимая…